Этап 2. «Кто жилец, а кто нет»
— С каких пор вы, Людмила, взяли на себя смелость решать, кто жилец, а кто нет? — голос Антона Викторовича потяжелел, стал опасно тихим.
Медсестра съёжилась.
— Я… я не это имела в виду, Антон Викторович. Просто… Санитарки сказали, что он бомж, от него… запах, грязь, вши. У нас и так реанимация забита, народу — не протолкнуться. Зачем тратить ресурсы, если шансов…
— Хватит, — оборвал он. — Где пациент?
— В приёмном, на каталке. Мы вызвали санитаров, чтобы отвезти его в другую больницу, там, говорят, принимают таких…
Фельдшер вспыхнула:
— В одну уже пытались «отвезти». Нас отфутболили. Он потеряет ещё двадцать минут — и можете смело вызывать патологоанатома, — она вскинула подбородок. — Я привезла его сюда, потому что это единственная больница в районе, где ещё остались врачи, а не бухгалтеры в халатах.
Антон Викторович посмотрел на неё внимательнее. В этом ледяном синем огне в глазах не было ни истерики, ни позёрства — только страх за чужую жизнь и злость на человеческую чёрствость. Он коротко кивнул.
— Ведите меня к нему.
И, не дожидаясь ответа, он решительно вышел в коридор.
Этап 3. Лицо под засохшей кровью
В приёмном покое было шумно: щёлкали клавиши, звенели лотки, кто-то вслух диктовал паспортные данные. Посреди этого хаоса на каталке лежал человек, которого санитарки действительно поспешили записать в «несчастных бомжей».
Он был весь как будто сделан из серых, выцветших тряпок: старое пальто, штаны неизвестного цвета, стоптанные кроссовки. Волосы слиплись, борода заросла, лицо скрывали пятна засохшей крови и грязи. От мокрой одежды пахло сыростью, дешёвым спиртом и улицей.
— Привезли с трассы, — скороговоркой отчиталась фельдшер. — Обнаружили в кювете, возле заброшенной стройки. Состояние тяжёлое: давление падает, травма живота, вероятно, ножевое ранение плюс ушиб грудной клетки. Предположительно — алкогольное опьянение, но запах может быть и от пролившегося «горючего». Вызвали нас прохожие. На месте потерял сознание.
Антон Викторович придвинулся ближе, надел перчатки и осторожно отодвинул слипшиеся волосы с лица пациента.
Мир на мгновение сжался до одного-единственного взгляда.
Под кровью, грязью и щетиной проступили знакомые очертания: тяжёлый лоб, слегка кривой нос, шрам у левого виска — тонкая белая полоска, которую Антон давно знал наизусть. У него перехватило горло.
Не может быть…
— Антон Викторович? — несмело позвала Людмила. — Вам плохо?
Он резко выпрямился, проглотил ком в горле.
— Всем заткнуться и работать, — отчеканил он. — Немедленно перевозим в операционную. Людмила, оформляете как неотложку: про «бомжей» ещё раз услышу — отправлю мыть морг до пенсии. Санитарки — каталку в движение! Анализы, ЭКГ, доступы — по протоколу.
Он наклонился к фельдшеру:
— Как вас зовут?
— Марина, — ответила она, чуть растерявшись.
— Марина, оставайтесь рядом. Если я скажу — будете ассистировать.
И, склонившись к пациенту, едва слышно добавил:
— Держитесь, Станислав Петрович. Я вам ещё не всё успел сказать.
Этап 4. Маэстро и ученик под светом софитов
В операционной воздух был холодным и пах хлоркой. Хирургическая бригада, ещё сонная и чуть раздражённая ночным подъёмом, собралась вокруг стола. Кто-то тихо ворчал про «понапринимают», кто-то зевал.
Антон Викторович поймал этот полусонный настрой и одним взглядом прижал его к полу.
— Перед вами — экстренный пациент, ножевое ранение живота, возможное повреждение внутренних органов и внутренних сосудов, — сухо, по-деловому объявил он. — И, между прочим, человек, который оперировал половину из тех, кто сейчас стоит в этой комнате.
Кто-то удивлённо вскинул голову.
— Это… — прошептал анестезиолог, — неужели Корнеев?
— Он самый, — коротко подтвердил Антон.
Имя профессора Корнеева, бывшего светила хирургии, для многих было легендой. Для кого-то — строчка в учебнике, для кого-то — страшилка о том, как можно сломаться после личной трагедии. Несколько лет назад он исчез из больницы, растворился в городе. Кто-то говорил, что уехал за границу. Кто-то шептался о бутылке и карточных долгах.
Теперь он лежал перед ними — худой, седой, в рваном пальто, с ножевой раной и обмороженными пальцами.
— Так, хватит глазеть, — строго сказал Антон. — Готовим поле. Время пошло.
Марина стояла чуть поодаль, втаптывая в пол своё волнение. Её не позвали ассистировать — место заняла опытная ординаторша Нина, — но фельдшер чувствовала себя частью происходящего. Она смотрела, как Маэстро резца, да ещё и ученик другого маэстро, действует быстро и чётко, будто усталость последних суток не имеет значения.
— Скалпель, — тихо сказал Антон.
Разрез. Кровь, которая так пугала санитарок, здесь была просто материалом, с которым нужно работать. Аорта, петли кишечника, селезёнка — всё вспыхивало в его сознании схемами и траекториями движений.
— Тампон… Зажим… Отсос…
Он работал как механизм, отточенный годами, но внутри всё дрожало. Перед глазами время от времени вспыхивали картинки: тот же человек, только в новом халате, над операционным столом, сильный, уверенный, который когда-то положил руку на плечо молодому интерну Антону и сказал: «У тебя получится, руки у тебя умные».
Я не позволю вам умереть как собаке в кювете, Станислав Петрович. Не после всего, чему вы меня научили.
Кровотечение удалось остановить. Нож прошёл опасно близко к крупному сосуду, задел кишечник, но не успел превратить всё в непоправимый хаос.
— Жить будет, — наконец произнёс Антон, когда последняя нить шва легла на кожу. — Если не решит взять вторую попытку прыгнуть в пропасть.
Этап 5. Палата реанимации и первый вдох
Серые, бессонные коридоры рассветали тусклым светом. В реанимации тихо пищала аппаратура, мерцали экраны.
Пациент с надписью «Корнеев С.П.» на карточке лежал, подключённый к мониторам, и казался всё тем же безымянным бродягой. Только теперь вместо старого пальто его обнимали чистые простыни, вместо грязи — аккуратные швы, а рядом на прикроватной тумбочке лежала аккуратно сложенная записка, которую Марина нашла в его кармане.
Записка была короткой и помятой:
«Если когда-нибудь меня найдут — дочь зовут Ольга, живёт на улице Кирова, дом 17. Не осуждай, доча. Папа устал».
Марина не стала читать дальше — текст обрывался, промокший от воды или слёз. Она отнесла лист Антону Викторовичу.
— Нашли у него в пальто, — тихо сказала она. — Значит, у него всё-таки кто-то есть.
Антон провёл пальцем по кривым строчкам.
— Найдёте эту Ольгу? — спросил он.
— Попробую, — кивнула Марина. — У меня смена заканчивается через час. Я могу заехать по пути домой.
Он посмотрел на неё внимательнее.
— Зачем вам это? Формально вы своё уже сделали — довезли, сдали, отчитались.
Она сжала губы.
— Просто не хочу, чтобы он очнулся в палате и понял, что даже умереть ему не с кем.
И, чуть помолчав, добавила:
— И потому что вы за него боролись так, как редко борются за «обычных» пациентов. Это… заразительно.
Антон впервые за ночь позволил себе слабую улыбку.
— Ладно. Только обещайте, что по дороге не будете играть в героя-одиночку. Если окажется, что там… — он неопределённо махнул рукой, — неприятные люди, уезжайте и сообщите мне.
Марина кивнула. Она не знала, кого встретит по адресу из смятой записки, но чувствовала, что этот день ещё не раз повернёт в неожиданную сторону.
Этап 6. Дочь, которая закрыла дверь
Дом на Кирова оказался старой пятиэтажкой с облупившейся штукатуркой и детской площадкой, превратившейся в парковку. Марина стояла перед подъездом, сжимая в кармане записку.
Квартира нашлась быстро. На звонок долго никто не отвечал, но наконец послышались шаркающие шаги и хриплое:
— Кто там?
Дверь приоткрылась, показалось усталое женское лицо лет тридцати пяти — может, чуть больше.
— Ольга Станиславовна? — осторожно спросила Марина.
— Да. А вы кто?
— Я фельдшер скорой помощи, Марина. Сегодня ночью мы привезли в больницу мужчину. В его кармане нашли записку с вашим именем.
Лицо женщины мгновенно стало каменным.
— Значит, ещё жив, — сухо сказала она. — Не повезло.
Марину будто ударили.
— Он в тяжёлом состоянии, после операции, — продолжила она. — Врачи сделали всё возможное. Он… хотел, чтобы вас нашли.
— Хотеть-то он много чего умеет, — Ольга цинично усмехнулась. — Где он был, когда мне нужна была хотя бы пара кроссовок для школы? Когда мама умирала, а он проспал похороны в каком-то притоне?
Она выдохнула, поглядела на Марину как на назойливого соцработника.
— Вы, наверное, думаете, что я сейчас брошусь к его койке, буду хватать за руку и шептать: «Папочка, не умирай»? — она покачала головой. — Простите, но у меня другая жизнь. Муж, ребёнок, ипотека. И один… — она запнулась, — один похороненный родитель. Меня вполне устраивает это количество.
— Он писал, чтобы вы не осуждали, — тихо сказала Марина.
— Слишком поздно, — отрезала Ольга. — Если его совесть наконец проснулась — это его проблемы. Желаю удачи вашим врачам, но я туда не поеду.
Она уже собиралась захлопнуть дверь, но вдруг остановилась, окинув Марину внимательным взглядом.
— Скажите честно: он совсем… ну… бомж?
— Сейчас он пациент реанимации, — ответила Марина. — А кем был до этого — судить вам.
Ольга помолчала, потом всё-таки захлопнула дверь.
Марина стояла ещё несколько секунд, слушая, как за стеной кто-то включил воду и зашуршали детские шаги. Затем развернулась и вышла из подъезда.
Ладно, Корнеев, — подумала она, — я хотя бы попробовала.
Этап 7. Разговор без масок
Когда Марина вернулась в больницу, Антон Викторович сидел в реанимации, глядя на мониторы. Корнеевсё ещё был в медикаментозном сне.
— Не пришла, да? — тихо спросил он, не оборачиваясь.
— Нет, — так же тихо ответила Марина. — И, честно говоря, вряд ли придёт. У неё слишком много причин вас не любить, — она осеклась. — Его. Простите.
Антон устало усмехнулся.
— Я по молодости тоже думал, что любовь — это когда прощают всё. А потом понял: есть вещи, которые нельзя замазать ни цветами, ни красивыми словами.
Он встал, прошёлся вдоль кровати, остановился у изголовья.
— Знаете, Марина… — начал он, — десять лет назад я был почти таким же, как он. По крайней мере, шёл по той же дороге.
— В смысле? — удивилась она.
— Станислав Петрович был моим учителем. Гением и одновременно человеком, у которого всё время не хватало суток. Операции, конференции, статьи… А дома — жена и маленькая дочь, которые видели его только спящим.
Он вздохнул.
— Однажды он поехал на операцию после трёх суток без сна. Не успел. Мальчик умер на столе. А потом — ещё одно осложнение, ещё один проигрыш. Его начали травить, а он — заливать в себе вину. В итоге потерял всё. Я смотрел на него и думал: «Со мной так не будет. Я сильнее». А потом поймал себя на том, что третью ночь подряд не был дома, а сын уже привык засыпать без меня.
Он посмотрел на монитор, где ровно бежала кривая.
— Сегодня, когда я увидел его на каталке… — Антон чуть сжал кулаки, — я как будто увидел своё возможное будущее, если продолжу жить только операционной.
Марина слушала, ощущая, как в груди что-то сжимается. Ей вдруг стало яснее, почему этот хирург так взъярился на медсестру и санитарок, называлших пациента «бомжом».
— Спасибо, что вы его приняли, — тихо сказала она. — Даже если его дочь не придёт, ему хотя бы кто-то дал шанс.
Антон кивнул.
— Вопрос теперь в том, захочет ли он сам этим шансом воспользоваться.
Этап 8. Человек, который всё-таки проснулся
Корнеев пришёл в себя на третий день. Сначала — лёгкое движение пальцами, затем морщинка между бровями, потом тяжёлый, почти болезненный вдох. Он моргнул, пытаясь сфокусировать взгляд, и увидел над собой белый потолок.
— Вы в городской клинической больнице, — спокойный голос Марини прозвучал как якорь. — Вас прооперировали. Ножевое ранение, внутреннее кровотечение. Жить будете, но придётся потрудиться.
Он повернул голову, поморщился от боли.
— Кто… кто вы? — прохрипел он.
— Марина, фельдшер скорой помощи. Это я вас из кювета вытаскивала, — она улыбнулась уголком губ. — А вот он, — кивок в сторону, — зашивал все дырки.
Антон Викторович подошёл ближе. Корнеев всмотрелся в него мутным взглядом, и вдруг в глазах мелькнуло узнавание.
— Антон… — шепнул он. — Резкий Антонка… Ты ещё не сбежал из этой мясорубки?
— Нет, — спокойно ответил Антон. — Кто-то же должен вытаскивать оттуда таких, как вы.
Корнеев попытался усмехнуться, но вместо этого закашлялся.
— Зря… — прохрипел он. — Лучше бы… дали дойти до конца.
Антон наклонился ближе, его голос стал жёстче.
— Станислав Петрович, я вам жизнь спас не для того, чтобы вы её снова разбросали по подворотням. У вас есть дочь.
Тень боли промелькнула в глазах старого хирурга.
— Она… не придёт, — шепнул он. — Я слишком много раз… не пришёл к ней.
— Может, и не придёт, — согласился Антон. — Но пока вы живы, у вас есть хотя бы шанс что-то исправить. Мёртвые никого не прощают и не просят прощения.
Он выпрямился.
— А сейчас — отдыхайте. Разговоры о высоком отложим до тех пор, пока не увидим стабильную гемоглобиновую кривую.
Марина улыбнулась этому своеобразному юмору.
Корнеев закрыл глаза. На этот раз его сон был не похож на провал в темноту — скорее на мостик, ведущий к решению, которое ему ещё только предстояло принять.
Эпилог. Через год, под другим светом ламп
Прошёл год.
В большой аудитории по хирургии стоял привычный запах спирта и маркеров. Студенты шуршали тетрадями, кто-то тайком листал телефон. У доски, чуть сутулясь, стоял мужчина в светлом халате. Борода аккуратно подстрижена, волосы зачёсаны назад, на носу — старые, но ухоженные очки.
— Итак, коллеги, — сказал он, и голос его прозвучал неожиданно твёрдо. — Главное в нашей профессии — помнить: на столе у вас никогда не лежит «бомж», «алкаш», «пьяный водитель» или «ещё один инфарктник». У вас лежит человек. И вы не знаете, кем он был или кем ещё может стать. Ваша задача — дать ему шанс. А суд — оставьте тем, кто любит трать свою жизнь на осуждение.
Студенты записывали. Кто-то шепнул соседу:
— Это тот самый Корнеев? Говорят, раньше он чуть не погиб где-то на улице…
В первом ряду сидела Марина — теперь уже начинающая ординаторка. Рядом с ней — Ольга, дочь Корнеева. Пришлась-таки в ту больничную палату, хоть и не в первый же день. Сначала стояла у порога, потом подошла к кровати, потом принесла чистую рубашку. Их разговор был долгим и тяжёлым, слёзы смешивались с упрёками и молчанием. Но мост между ними всё-таки начали строить.
Антон Викторович стоял в дверях аудитории, прислонившись к косяку, и смотрел, как его бывший учитель снова объясняет на доске тонкости сосудистого шва. За этот год Антон научился иногда уходить домой до полуночи, видел больше улыбок собственного сына и даже пару раз съездил с семьёй на речку.
Он поймал взгляд Марины: она подняла большой палец. Антон ответил ей короткой улыбкой.
Тот ноябрьский дежурный день, — подумал он, — когда санитарки называли его бомжом, а я орал на них в приёмном, стал поворотной точкой не только для него, но и для нас всех.
У судьбы странное чувство юмора: иногда она стучит в дверь окровавленными кулаками, но делает это не для того, чтобы разрушить жизнь, а чтобы напомнить — жить по-настоящему ещё не поздно.
И пока где-то пищат мониторы, а в коридорах пахнет хлоркой и кофе из дежурной комнаты, всегда найдётся кто-то, кто не посчитают человека «не жильцом» только потому, что на нём старая куртка и нет прописки.
