Этап I. Возвращение, которого не ждали
…Дверь открыла женщина лет сорока, в домашнем халате, с мокрыми руками — видимо, отвлекли от плиты.
— Вам кого? — повторила она, чуть нахмурившись.
Я растерялся так, будто снова стоял на присяге.
На табличке у двери красовалась знакомая фамилия — моя.
Тот самый пятый этаж, та же обшарпанная дверь, ручка с царапиной, которую я сам когда-то оставил велосипедом.
— Это… моя квартира, — выдавил я. — Я здесь живу. Точнее, жил.
Женщина смотрела внимательно, прищурившись.
— Молодой человек, квартира моя и моего мужа, — сказала она наконец. — Мы купили её десять лет назад.
— Как купили? — у меня в ушах зазвенело. — Она оформлена на меня.
— Когда-то, может, и была, — пожала плечами она. — Подождите.
Она исчезла за дверью, оставив меня в подъезде.
Я стоял, вцепившись в ремень сумки, и чувствовал, как подкашиваются ноги.
Через минуту женщина вернулась с папкой.
— Вот, смотрите, — раскрыла она договор купли-продажи. — Продавец — ваша мама, покупатель — мы. Всё официально, через агентство.
Я уставился в бумаги. В графе «собственник» стояла моя фамилия. Ниже — доверенность от моего имени, выданная на маму. Подпись… чужая.
— Я этого не подписывал, — прошептал я.
Женщина чуть смягчилась.
— Послушайте, парень, — сказала она тихо. — Я не знаю, что у вас там в семье. Мы квартиру честно покупали, все документы проверяли. Если есть вопросы — ищите свою маму или юриста. Но сюда вы вселиться не можете.
Я кивнул, ничего не видя перед собой. Лестница под ногами была как в тумане.
Мама встретила меня на другом конце города — в маленькой однушке в панельной девятиэтажке.
— Сюрприз! — протянула она, распахивая дверь. — Вот, теперь живём здесь. Я же говорила, ремонт хотела начать…
— Ты продала нашу квартиру, — перебил я.
Она дернулась, но быстро собралась.
— Твою, — подчеркнула. — На тебя оформленную.
— Пока я был в армии. Без моего согласия.
— Да что ты понимаешь! — вспыхнула мама. — Нам нужны были деньги. Я одна, без отца, еле сводила концы. А тут хороший вариант подвернулся, мужик нормальный, помог с оформлением.
— Какой ещё мужик?
— Ну… — она замялась. — Паша. Мы живём вместе.
Из комнаты вышел мужик лет сорока пяти, в спортивных штанах, с пивным животом.
— О, герой вернулся, — усмехнулся он. — Чего орём?
Я молча взял сумку.
— Где мне теперь жить? — спросил я у мамы.
— Ну что ты как маленький, — всплеснула она руками. — Тут останешься, на кухне раскладушку поставим. Потом устроишься на работу, снимешь себе что-нибудь.
Я смотрел на неё и понимал: вот она, граница.
Отец, оформлявший квартиру на меня «мало ли что», думал совсем о другом — о защите.
Мама же увидела в этой квартире просто дорогой актив, который можно обменять на «новую жизнь».
В ту ночь я спал на кухне, слушая, как за стеной храпит тот самый Паша.
Утром ушёл, оставив на столе листок: «Не ищи меня».
Этап II. Годы без дома
Первые годы после армии были тяжёлыми, но честными.
Сначала общежитие при заводе, потом съёмные комнаты, подработки грузчиком, охранником, учёба на вечернем отделении юрфака.
Почему юридический?
Наверное, потому что бумажка с поддельной подписью сидела в голове занозой. Я хотел научиться понимать, как и почему такое вообще возможно.
Мама звонила иногда:
— Сынок, ну что ты, как нищий, по съёмным углам? Живи у нас, места всем хватит.
Я представлял Пашу на моём диване и вежливо отказывался.
— Спасибо, мам. Мне так удобнее.
Скандалов я не устраивал, в суд не шёл. Тогда казалось — поздно, да и покупатели ни в чём не виноваты.
Я просто решил, что с этого момента в моей жизни есть только один человек, на которого я могу рассчитывать — я сам.
Работал много. Дежурства, подработки, ночные смены.
В двадцать семь купил в ипотеку маленькую студию на окраине. Жилищный вопрос был решён, и впервые я позволил себе расслабиться.
Мама к этому времени уже успела расстаться с Пашей и съехаться с другим, потом третьим.
Каждый новый мужчина требовал денег, внимания, влезал в её жизнь — и в итоге уходил, оставляя долги и обиды.
— Ты хоть иногда бы приезжал, — жаловалась она по телефону. — Я же мать.
Я приезжал на праздники, привозил подарки, уходил с ощущением, что меня там всегда чуть меньше ждут, чем очередного «дядю».
Этап III. Своя семья и чужие претензии
К тридцати двум у меня была стабильная работа в юридической фирме, своя уже почти выплаченная квартира и жена — Марина.
Мы познакомились на одном из дел — она работала в банке, мы вместе оформляли ипотечный договор одному клиенту.
Марина была спокойной, практичной и очень тёплой. С ней рядом я чувствовал себя не мальчиком, которому «где-нибудь пристроиться», а взрослым мужчиной.
— У тебя есть родители? — спросила она как-то.
— Мама, — ответил я уклончиво. — Отца нет давно.
— Вы общаетесь?
— Иногда.
Марина не лезла.
Просто однажды сказала:
— Если захочешь, поедем вдвоём. Но только когда ты сам будешь к этому готов.
Мы поехали спустя ещё три года, когда родилась дочь и мама очень просила «показать внучку».
Она встретила нас в очередной съёмной квартире — тесной, заставленной чужой мебелью.
— Ой, какая красавица! — залепетала, хватая ребёнка. — Ну, сынок, теперь ты точно будешь мне помогать, а то я уже и в магазин таскать тяжело.
Разговор быстро перевёлся с внучки на деньги.
— У меня пенсия маленькая, — вздыхала мама. — Квартир своих нет, всё время куда-то переезжаю. А ведь могла бы жить в той, той самой, если бы не обстоятельства.
— Обстоятельства? — не удержался я. — Ты называешь так продажу моей квартиры?
— Ну опять ты! — вспыхнула мама. — Если бы я её не продала, мы бы вообще на улице оказались! Ты в армии, зарплаты нет, какая-то бумажная работа… Мне надо было жить.
Марина сжала мою руку под столом.
Я понял, что этот разговор ни к чему не приведёт, и уехал, сказав только:
— Мама, всё, что я могу — иногда помогать деньгами. Жить вместе мы не будем.
Она обиделась.
Этап IV. Спустя 15 лет
Прошло пятнадцать лет с того дня, как я вернулся из армии и увидел чужую женщину в своей двери.
Мне было уже тридцать три. Дочь пошла в школу, Марина делала ремонт в нашей (уже второй) квартире — большую трёшку в хорошем районе мы купили, продав студию и взяв новую ипотеку.
Именно тогда снова всплыла мама.
Она позвонила поздно вечером, голос дрожал:
— Саш, мне… плохо. Давление, ноги не ходят. Помоги.
Мы с Мариной, не раздумывая, поехали.
Мама жила в маленькой комнатке в общежитии. Мужчина, с которым она была последние годы, умер, родственники выгнали её из его квартиры.
— Врач сказал, нужна операция, — жаловалась она. — А денег у меня нет.
Мы помогли.
Оплатили лечение, купили продукты, наняли сиделку на первое время.
— Только не думай, что ты обязан делать это всегда, — тихо сказала Марина мне по дороге домой. — Ты и так сделал больше, чем многие.
Я кивнул, но внутри всё равно было чувство, что бросить маму «на произвол» я не смогу.
Осенью мама снова позвонила. На этот раз — другим тоном.
— Саш, я тут… у юриста была, — начала она. — Он сказал, что по закону дети обязаны содержать родителей. Если что — я могу подать на тебя в суд, и ты будешь платить мне алименты.
Я замолчал.
— Ты что, угрожаешь мне?
— Я просто говорю, как оно есть, — ответила она. — Ты ж юрист, знаешь. А я одна, больная, мне тяжело. Ты живёшь в трёшке, машину купил, а я…
Марина, слушавшая разговор по громкой связи, побледнела.
— Мама, — медленно произнёс я, — ты серьёзно?
— А что такого? — раздражённо фыркнула она. — Я тебя родила, вырастила. Квартиру вот…
Она осёклась, но было поздно.
Что-то внутри меня щёлкнуло.
Все картинки — чужая женщина в моей двери, поддельная подпись, кухонная раскладушка, её мужчины вместо отца — всплыли разом.
— Хорошо, — сказал я. — Подавай.
— Чего? — не поняла мама.
— Подавай в суд. Я как честный гражданин приду и всё расскажу.
Я отключился и долго сидел в тишине.
— Ты правда готов к этому? — осторожно спросила Марина.
— Я устал чувствовать себя виноватым, — ответил я. — Пусть хоть один раз в жизни нам судья скажет, кто кому что должен.
Этап V. Ход, о котором она жалеет
Мама не поверила, что я не bluffую.
Через месяц пришла повестка: «Иск о взыскании алиментов на содержание нетрудоспособного родителя».
Марина и подруга-коллега помогли собрать документы.
Я писал объяснения ночами, перечитывая статьи Семейного кодекса.
В суде мама выглядела потерянной, но гордой.
— Мой сын, — заявила она судье, — не помогает мне. Я одна, больная, пенсии не хватает. Он живёт богато, а мне даже тысячи в месяц жалко.
Судья перевёл взгляд на меня.
— Признаёте иск?
— Нет, — ответил я. — Прошу отказать в удовлетворении иска и принять во внимание поведение истицы по отношению ко мне.
И я начал рассказывать.
Спокойно, без истерик, как на работе.
Как отец оформил квартиру на меня.
Как мама, пользуясь доверенностью с поддельной подписью, продала её, пока я служил.
Как я вернулся без крыши над головой и был вынужден с нуля строить свою жизнь.
Как все эти годы мама жила с мужчинами, которым уделяла больше внимания, чем своему единственному сыну.
Как она сейчас не просто просит помощи, а шантажирует меня законом.
Я приложил копии документов по сделке продажи, заключения почерковеда, который на мою просьбу сделал экспертизу той самой подписи.
Да, срок давности по сделке давно прошёл, квартиру я назад не хотел и не требовал — покупатели добросовестны.
Но в рамках этого процесса важно было другое: доказать, что родительница уклонялась от исполнения родительских обязанностей и злоупотребляла правами.
Судья внимательно изучал бумаги, задавал вопросы.
Мама то плакала, то кричала:
— Я же одна его тянула! Ну да, была не права, но он что, теперь мстить будет?
Я молчал. Это был уже не разговор «мама — сын», а юридическая процедура.
Через месяц мне пришло решение.
«В удовлетворении иска о взыскании алиментов отказать.
Освободить ответчика от обязанности содержать истицу в связи с злоупотреблением ею родительскими правами и жестоким обращением, выразившимся, в частности, в незаконной продаже принадлежащего сыну жилья и лишении его крыши над головой».
Юрист во мне праздновал победу.
Сын во мне просто сидел и смотрел в одну точку.
Мама позвонила через сутки.
— Ты доволен? — её голос дрожал от слёз и злости. — Судья сказала, что я плохая мать. Всю жизнь ради тебя жила, а ты…
— Мама, — устало произнёс я. — Судья сказала то, что я не решался произнести двадцать лет.
— Прокляну! — выкрикнула она и бросила трубку.
Это и был тот самый ход, о котором она потом жалела.
Потому что с того дня любые юридические претензии ко мне были закрыты.
Она не могла требовать алиментов, не могла «давить законом».
У неё оставался только один инструмент — совесть.
Но совесть она когда-то продала вместе с моей квартирой.
Эпилог
Прошло ещё несколько лет.
Мы с Мариной выплатили ипотеку, дочь выросла. Мама жила на периферии города, в той же комнате в общежитии.
Я иногда отправлял ей деньги — не каждый месяц, не под расписку, просто когда видел, что совсем туго.
Не потому, что был обязан, а потому, что хотел сохранить в себе человечность.
Однажды я всё-таки поехал к ней. Без повесток, без ссор.
Дверь открыла постаревшая, сгорбленная женщина.
— Сашка… — прошептала она.
Мы молча сидели на кухне, пили чай из старых кружек, которые помнили ещё нашу общую квартиру.
— Я… знаю, что ты победил, — наконец сказала мама. — В суде. В жизни. Везде.
— Я не соревновался с тобой, — ответил я.
— Но ты прав, — опустила она глаза. — Квартиру я продала по-скотски. Думала о себе. Думала, что ты молодой, справишься. Не думала, что так больно будет.
Она вздохнула.
— Я долго злилась на тебя за тот суд. А потом поняла: ты просто поставил точку. Чтобы дальше не тянуть за собой этот хвост.
Я молчал.
— Если… если хочешь, не приезжай больше, — продолжала она. — Ты ничего мне не должен. Но если иногда будешь звонить — я буду рада.
Я посмотрел на неё — не на «истицу», не на женщину, которая когда-то продала мою квартиру, а на старую, одинокую мать.
— Буду звонить, — сказал я. — Но, мам, одно условие: мы больше никогда не будем говорить о том, кто кому что «должен». Только если захочешь спросить, как у внучки дела, или рассказать, что у тебя нового.
Она кивнула.
Выходя из общежития, я поймал себя на мысли:
самое тяжёлое в этой истории было не выиграть суд, а научиться жить после него — без жажды мести, без вечного чувства долга.
Мама теперь живёт тихо. Иногда звонит, спрашивает:
— Как ты? Как девочка?
Я отправляю ей фотографии внучки, посылку с лекарствами и пишу перевод в пару тысяч — просто так.
Она каждый раз говорит:
— Не надо, сынок, ты же не обязан.
И в этом «не обязан» слышится её главное раскаяние за те давние годы, когда она решила, что имеет право решать за всех.
А я наконец чувствую себя хозяином своей жизни и своей квартиры.
Той самой, которую купил уже сам, без чьей-то поддельной подписи и без чьих-то жертв.
