Этап 1. Ночь, когда «идеальный муж» стал чужим
Феодосия Семёновна стояла посреди детской, сжимая в пальцах выключатель, будто это был последний кусочек реальности, за который она ещё могла держаться.
Андрей моргнул от яркого света, морщась и прикрывая глаза рукой. Внук спал, свернувшись калачиком, ничего не подозревая. На его шее отчётливо виднелись следы пальцев — красные, свежие, словно кто-то только что попытался его встряхнуть или сжать.
— Ты что… делаешь? — голос Феодосии дрогнул.
— Хотел одеялом накрыть, — быстро ответил Андрей, слишком быстро. — Он же сбросил, замёрзнет.
Она посмотрела на одеяло — оно аккуратно лежало у ног мальчика, не расстёганное, как будто его только что сняли, а не «подправляли».
— Ты больной… тебе лечиться надо, — выдохнула она, чувствуя, как подкашиваются ноги.
Он шагнул к ней:
— Феодось, ты что, совсем? Устала, нервничаешь…
— Вон! — неожиданно громко крикнула она, даже удивившись собственному голосу. — ВОН из комнаты!
Андрей сжал губы, но подчинился. Проходя мимо, он бросил быстрый, тяжёлый взгляд — такой, каким она никогда не видела его раньше. В этом взгляде не было ни привычной усталой мягкости, ни семейного тепла. Там была злость. И что-то ещё, тёмное, скользкое.
Когда дверь за ним закрылась, Феодосия подошла к кровати, поправила одеяло, осторожно тронула шею внука. Тот тихо застонал, но не проснулся.
«Может, правда показалось? — отчаянно цеплялась за привычное она. — Устал, пришёл поздно, вот и вышло неловко…»
Но внутри уже шевелился холодный комок: это было не первое странное движение мужа, просто раньше она не хотела его замечать.
Этап 2. Воспоминания, которые слишком долго считались «особенностями характера»
Ночь она почти не спала. Каждые двадцать минут вставала, заходила в детскую, проверяла, дышит ли внук. Андрей лежал в их общей спальне тихо, почти демонстративно ровно.
Перед глазами всплывали сцены из прошлых лет — обрывками, как старые плёнки.
Вот Андрей возвращается поздно, в мятой рубашке, с пятнами грязи на штанах. Говорит, что опоздал автобус, пришлось идти пешком по просёлкам.
Вот стирает носовой платок, в котором подозрительно тёмные, ржавые пятна. «Нос кровью шёл», — отмахивается.
Вот дни, когда он странно нервничает, подпрыгивает от любого телефонного звонка, молчит, глядя в пустоту. А потом вдруг становится неожиданно ласковым, дарит внукам игрушки, жене — шоколадку.
«Нервный он у меня, всегда таким был, — успокаивала себя Феодосия раньше. — Работа тяжёлая, люди грубые».
Но сегодня между этими воспоминаниями будто кто-то протянул красную нить. Всё сложилось в зловещий узор.
Под утро она всё-таки задремала и проснулась от запаха кофе. Андрей уже стоял на кухне, привычный, домашний, в старом халате.
— Ты чего ночью разоралась? — спросил он, ставя перед ней чашку. — Внука напугаешь.
— Напугала… тебя, — глухо сказала она.
Он усмехнулся:
— Да что ты, Феодось. Надо тебе к врачу, вот честное слово. Нервы.
И вдруг, словно между делом, добавил:
— И вообще, меньше телевизор смотри. Маньяки эти, убийства — только в голову лишнее лезет.
Слово «маньяки» прозвучало так странно, что у неё по спине пробежали мурашки.
Этап 3. Газетные сводки и тревожное совпадение
Спустя неделю в газету, которую она привычно покупала по дороге с рынка, вложили дополнительный листок — «Внимание, розыск».
На первой полосе — чёрно-белый фоторобот: мужчина средних лет, в очках, с тонкими губами. Под картинкой крупными буквами:
«Милиция разыскивает серийного убийцу, действующего на территории Ростовской области. Просьба ко всем гражданам, обладающим информацией, сообщить…»
Феодосия провела пальцем по носу, по линиям лица. Странное чувство: похож и не похож одновременно.
В аннотации говорилось о пропавших детях, женщинах, найденных в посадках и лесополосах. Подробности она не дочитала — текст плыл перед глазами.
Андрей, вернувшись с работы, бросил взгляд на газету и поморщился:
— Опять эту дрянь печатают. Людям делать нечего, только страхи раздувать.
— Может, и не дрянь, — тихо возразила Феодосия. — Людей же находят…
— Найдут, — буркнул он. — Твоё дело — за внуками смотреть.
Он демонстративно сложил газету и швырнул её в мусорное ведро.
Но ночью Феодосия вытащила её, разгладила смятые страницы и ещё раз всмотрелась в фоторобот.
«У него такие же очки… и лоб… — шептала внутренность, от которой хотелось заткнуть уши. — И ты сама только что видела, как он стоял над ребёнком…»
Она тряхнула головой.
— Хватит. С ума сошла, — сказала себе. — Сколько лет живём, двое детей, внуки. Если бы… что-то было, я бы заметила.
Но уверенность уже не звучала так убедительно, как прежде.
Этап 4. Визит, которого она боялась бессознательно
Через месяц в их подъезд пришли двое мужчин в пыльных пальто. Феодосия увидела их в окно ещё с утра — ходили по квартирам, что-то спрашивали, записывали.
Она машинально поправила платок, когда в дверь позвонили.
— Милиция. Можно войти?
Удостоверения, строгие лица. Один помоложе, с внимательными глазами, второй постарше, явно привычный к долгим разговорам.
— Мы по поводу вашего мужа, Андрея Романовича, — начал старший.
Сердце Феодосии ухнуло.
— Он… что-то сделал?
— Пока задаём вопросы, — мягко сказал младший. — Нас интересует, где он бывал в такие-то числа…
Они начали перечислять даты. Часть из них она помнила: Андрей тогда уезжал в командировки, задерживался на работе, ночевал у «знакомых».
— Вы не могли бы вспомнить точнее? — вежливо, но настойчиво спрашивали милиционеры.
— А что случилось-то? — не выдержала она.
— Расследуем серию преступлений, — отрывисто ответил старший. — Ваш муж попадает в круг тех, кто мог находиться рядом.
Феодосия почувствовала, как стул под ней становится жидким.
— Андрей… маньяк? — губы едва шевелились.
— Мы этого не говорим, — осторожно ответил младший. — Но нам нужно проверить. Если у него есть алиби — тем лучше для всех.
Алиби. Слово, которое раньше она слышала только в детективах, теперь касалось её лично.
Она попыталась вспомнить: в тот день Андрей действительно сидел дома? Или только сказал, что сидел? Была ли она рядом? Или на ночной смене?
В голове вырастала каша.
В конце концов милиционеры ушли, оставив визитку:
— Если вспомните хоть какую мелочь — позвоните.
Когда за ними закрылась дверь, Феодосия сползла по стене на пол.
Если они пришли… значит, уже что-то знают.
Этап 5. Признание, которого она не хотела слышать
Андрея арестовали через неделю.
Его уводили прямо от дома: первые — в наручниках, второй конвоир шёл сзади. Соседи выглядывали из дверей, кто-то шептал:
— Говорили же, странный он…
Феодосия выбежала в подъезд, но её остановили:
— Гражданка, не мешайте.
— Андрей! — закричала она. — Скажи, что это ошибка!
Он остановился, повернул голову. В глазах был не страх и не вина. Скорее — раздражение, что его разоблачили.
— Сиди дома, Феодось, — глухо сказал он. — Всё равно ничего не поймёшь.
Дверь подъезда хлопнула, унося с собой его силуэт и последние остатки её прежней жизни.
Первые дни она ходила как тень. Внуки спрашивали, где дед.
— На работе, — автоматом отвечала она. — В командировке.
Но телевизор, радио, газеты вскоре сделали своё.
Фамилия «Чикатило» звучала с экранов всё громче. «Маньяк», «серийный убийца», «зверь в человеческом обличье».
Феодосия пыталась не слушать, но однажды, возвращаясь с рынка, увидела кипу свежих газет у киоска, а на первой полосе — фотографию мужа, уже не в фотороботе, а настоящую.
Под снимком кричащий заголовок:
«Он признался».
Её подташнивало, пока она читала: задержан подозреваемый в десятках убийств, даёт показания, указывает места захоронений.
Вечером в дверь позвонили снова. Те же следователи, только теперь их лица были тяжелее.
— Нам нужно с вами поговорить, Феодосия Семёновна, — сказал младший, которого она уже запомнила как «Алексея».
Они сели на кухне. Чай остался нетронутым.
— Ваш муж даёт показания, — начал Алексей. — Он рассказывает о преступлениях, которые совершал в течение многих лет.
Слова просочились в уши, но не хотели оседать в голове.
— Не может быть… — прошептала она. — Он… детей своих любил… книжки им читал…
— Читал, — кивнул Алексей. — И в то же время убивал чужих.
Феодосия закрыла лицо руками.
— Почему вы мне это говорите?
— Потому что нам нужны свидетели, — ответил старший. — И потому что вы первая, кто должен знать правду.
Алексей помолчал, потом мягко добавил:
— Он сказал, что вы «ничего не замечали». Что вы были «слишком занята своим хозяйством».
Эти слова ударили больнее любого признания вины.
«Слишком занята… ничего не замечала…»
Она вспомнила все те ночи, когда он приходил поздно, когда она молча ставила перед ним тарелку супа, не спрашивая, где он был. Вспомнила, как отмахивалась от сплетен о пропавших детях: «Что я могу поделать? Я же только медсестра».
— Я виновата, — прошептала она. — Я должна была… увидеть.
— Виноват он, — жёстко сказал старший. — Вашей вины в его преступлениях нет. Но нам важно, чтобы вы рассказали всё, что помните. Любую мелочь.
Допрос длился несколько часов. Она вспоминала запахи, слова, странные его исчезновения, порванные вещи. Всё, что раньше считала мелочами «нервного мужа».
Подписав протокол, она почувствовала себя опустошённой.
От Андрея остались листы бумаги, да ещё старые тапки под кроватью, которые рука поднялась выбросить только через месяц.
Этап 6. Суд: чужие лица и её собственная тень
На суд она идти не хотела.
— Зачем мне смотреть на… на него? — говорила она подруге.
— Затем, что ты тоже должна поставить точку, — отвечала та.
В итоге решился внук-старшеклассник:
— Бабушка, я поеду с тобой. Он же дед. Я тоже должен знать, кто он на самом деле.
Феодосия согласилась, но всю дорогу до Дома правосудия сидела, вцепившись в поручень автобуса.
Зал суда был переполнен. Родственники жертв, журналисты, милиция. Воздух дрожал от напряжения.
Когда ввели Андрея, у неё пересохло во рту.
Он был всё тот же — сутулый, в очках, только похудевший и постаревший. Но шёл не как раскаивающийся преступник, а как человек, которого раздражает внимание.
Она не сразу поняла, что смотрит на него не как на мужа, а как на чужого.
Судья перечислял эпизоды, фамилии, даты. Слова звучали как удары молотка по металлу.
«…убийство несовершеннолетней…»
«…труп найден в лесополосе…»
«…особая жестокость…»
Феодосия прикрывала уши ладонями, но звуки всё равно просачивались.
В какой-то момент судья спросил:
— Подсудимый, вы признаёте свою вину?
Андрей пожал плечами:
— Да.
Ни тени раскаяния. Как будто его спросили, любит ли он селёдку с луком.
Внук сжал её руку.
— Бабушка, — прошептал он, — это же… реально он?
— Не знаю, — прошептала она в ответ. — Как будто два разных человека.
Когда наступила очередь потерпевших выступать, к трибуне выходили матери, отцы, братья убитых. Они говорили о пропавших детях, о ночах без сна, о надежде и её смерти.
Феодосия сидела, опустив голову.
«Ваша боль — из-за него. А я столько лет мыла ему рубашки и гладила брюки, — жгло изнутри. — Как я смею вообще сидеть в этом зале?»
И вдруг одна из матерей, выходя, остановилась напротив неё.
— Вы жена, да? — спросила она без злобы, просто устало.
— Бывшая, — глухо ответила Феодосия.
Женщина посмотрела ей в глаза и тихо сказала:
— Не надо винить себя. Лучше рассказывайте всем, какой он был на самом деле. Чтобы никто больше не говорил: «Такого не может быть рядом с нормальной семейной жизнью».
Эти слова стали для Феодосии первой маленькой опорой в новом мире.
Этап 7. Жизнь после чудовища
После приговора — высшая мера — город ещё долго гудел. Одни шептались в очередях, другие писали статьи, третьи ругали милицию.
Феодосия в это время училась ходить по улице, не шарахаясь от каждого взгляда.
Она переехала в другую квартиру — подальше от того дома, где каждый угол напоминал о «прежнем муже». Внуки продолжали приезжать к ней на выходные, дети сначала стеснялись, потом снова начали звать её в гости.
Но в глазах некоторых соседей долго оставалась тень:
— Это та самая… жена Чикатило.
Словно её имя растворилось, а осталась только клеймо.
Она устроилась работать в поликлинику, на процедурный кабинет. Люди приходили со своими болями, страхами, историями — и это постепенно возвращало ей чувство нормальности.
Иногда к ней подходили совсем незнакомые женщины.
— Простите, вы ведь…
— Да, — кивала она, не дожидаясь конца фразы.
— Мой муж стал вести себя странно, — шёпотом говорили они. — Исчезает, врёт… Я боюсь.
Феодосия никогда не отвечала: «Это всё ерунда, мужчины такие».
Она смотрела прямо и говорила:
— Слушайте свою тревогу. Лучше спросить лишний раз, чем потом жалеть, что молчали.
Она не стала «экспертом по маньякам», но стала человеком, который знает: безобидные мелочи иногда складываются в страшную картину.
Её называли по-разному. Кто-то — «бедная женщина, столько пережила». Кто-то — «как можно было не заметить?».
Она сама отвечала на этот вопрос каждое утро, глядя в зеркало:
«Потому что хотела верить в хорошее. Потому что легче думать, что муж просто нервный, чем признать: он — чудовище».
Эпилог. Женщина, которая перестала закрывать глаза
Прошли годы.
Однажды к Феодосии подошла молодая журналистка и попросила дать интервью.
— Люди должны знать, как живут родственники таких преступников, — говорила она. — Это важно, чтобы общество понимало: зло не всегда выглядит монстром. Иногда оно носит тапочки и носит внуков на прогулку.
Феодосия долго думала, а потом согласилась.
В статье её наконец назвали по имени и отчеству, а не только «женой маньяка». Она рассказала о той ночи в детской, о своих сомнениях, о визите милиции. И закончила словами:
«Если вы чувствуете, что рядом с вами творится что-то страшное, — не бойтесь смотреть правде в глаза. Любовь к человеку не должна быть слепой. Слепота не спасает, она убивает — пусть и чужими руками».
Эту фразу потом цитировали в лекциях по криминологии и психологи на конференциях.
А сама Феодосия жила тихо. Её мир теперь состоял из маленьких радостей: запаха свежего хлеба, звонка внуков, ясного осеннего неба.
Иногда ночью она просыпалась от шороха и всё ещё по привычке шла проверять, закрыта ли дверь в детскую. Но внуки давно выросли, кровать стояла пустая.
Она улыбалась своей тревоге, возвращалась в постель и думала:
«Главное, что я теперь никогда не поверю, будто «такое» не может случиться в нормальной семье. И если хоть одна женщина вовремя откроет глаза, потому что услышала мою историю, — значит, я живу не зря».
