Этап I. Ночная просьба
…А перед сном попросил:
— Ночью зайди. Буду ждать. Сделаем это по-настоящему. Без свидетелей.
Марина тогда только кивнула.
Слова прозвучали двусмысленно, но в его голосе не было ни намёка на похоть — только усталость и какая-то странная решимость.
Всё равно, когда часы на огромных старых напольных часах пробили полночь, она, поднимаясь на второй этаж, ловила себя на том, что нервничает. Дом был полутёмный, коридоры — длинные, с картинами незнакомых людей в позолоченных рамах. От тишины закладывало уши.
У двери спальни Павла Ильича она постучала.
— Войдите, Марина, — сразу откликнулся он.
Он не спал. Лампа на тумбочке горела приглушённым жёлтым светом. На прикроватном столике лежала толстая кожаная папка и старенький ноутбук.
— Присаживайтесь, — кивнул он на кресло. — Нам предстоит долгая ночь.
Марина села на самый край, приготовившись к чему угодно — от разговоров «по душам» до жалоб на жизнь.
— Вы сегодня сказали, — напомнил он, — что умеете печатать вслепую.
— Да, я ведь раньше секретарём работала.
— Вот и отлично, — Павел Ильич подтянул к себе папку. — Марина, я хочу переписать своё завещание. Сегодня. Сейчас. И вы мне в этом поможете.
Марина моргнула.
— Но… разве это не нужно делать у нотариуса?
— У нотариуса тоже будем, — усмехнулся он. — Но сначала — человеческий документ. Чтобы я хоть раз в жизни сказал всё своими словами. А не как юрист диктует.
Он сделал паузу, вглядываясь в её лицо:
— Вы поможете?
Сердце Марины стукнуло сильнее. Она вспоминала, что о хозяине ходили легенды: «миллионер», «дом, как музей», «родни — вагон и маленькая тележка». И все почему-то очень нервничали, когда он долго болел.
— Помогу, конечно, — тихо сказала она. — Только… зачем ночью?
— Потому что днём у нас в доме слишком много ушей, — сурово ответил он. — А сегодня годовщина смерти моей жены. В такой день порядочный человек обязан определиться, кому оставит всё, что нажито.
Он повернул к ней ноутбук:
— Печатайте: «Я, Крапивин Павел Ильич…»
И Марина начала писать под его диктовку.
Этап II. Семейные портреты в тёмной рамке
С каждым абзацем она узнавалa о нём больше, чем за весь первый день.
У Павла Ильича была большая семья — на бумаге. Племянники, двоюродные внучки, троюродный брат из Питера, свояченица покойной жены… Они приезжали редко, но звонить умели почти ежедневно.
— Всё интересуются, когда я наконец «отдохну» от земной юдоли, — криво усмехнулся он. — Только выражают это красивее: «Дядя Паша, береги здоровье, мы так о вас волнуемся».
Марина печатала строчки:
«…ранее составленные завещания считаю недействительными… имущество в виде дома, счётов и бизнеса завещаю…»
И тут он неожиданно остановился.
— А вы как думаете, Марина, — кто больше всего рассчитывает на эти миллионы?
Марина пожала плечами:
— Наверное, самые настойчивые.
— Верно. Самые настойчивые — и самые чужие, — устало сказал он. — Тем, кому я действительно обязан, ничего не нужно.
— Кому?
— Людям, которые были рядом не тогда, когда я был богатым хозяином, а когда лежал в больнице, не мог ручку держать. Санитаркам, медсёстрам, соседке по даче, которая привозила мне борщ, когда жена умерла.
Он замолчал.
— Я много лет думал, почему так получается: тем, кто действительно помог, я оставляю «спасибо», а тем, кто только ждёт моей смерти, — дом и счета. Вот и решил: хватит.
Он повернулся к Марине:
— Вы ведь не родственница, не адвокат, не священник. У вас нет своих интересов в моём имуществе. Вы просто свидетель того, что я делаю это добровольно и в здравом уме.
Марина кивнула.
— Пишите, — снова скомандовал он.
«…завещаю большую часть средств благотворительному фонду, занимающемуся детьми с артритом и онкологией…»
— Это те, кого я видел в больнице, — пояснил он. — Мальчишки в пять лет уже с палочками ходят. Несправедливо.
«…часть имущества — в виде дома — передаю в распоряжение муниципалитета под дом хосписного типа…»
— А родным? — осторожно спросила Марина, когда он сделал паузу.
— Родным… — он вздохнул. — Родным оставим возможность не трогать всё это.
Сердце Марины сжалось:
— Но у вас совсем никого нет, кому вы доверяете?
Павел Ильич посмотрел на неё как-то особенно.
— Есть. Но об этом будет отдельный пункт.
Этап III. Пункт, который перевернул её жизнь
Он диктовал медленно, подбирая слова.
«…оставшуюся часть капитала и долю в компании “Крапивин и партнёры” завещаю своей сиделке — Соловьёвой Марине Сергеевне, 1988 года рождения…»
— Нет, — выдохнула Марина, руки сами оторвались от клавиатуры. — Павел Ильич, так нельзя. Я здесь всего день!
— Тем более, — спокойно ответил он. — После одного дня вы сделали для меня больше, чем люди, которые знали меня сорок лет.
— Но это… несправедливо.
— Справедливо, — жёстко отрезал он. — Вы первая, кто спросил меня, есть ли у меня просто одиночество, а не только давление и боли.
Он улыбнулся уголком рта:
— И, признаться, мне приятно будет, если после моей смерти хотя бы один человек скажет обо мне не «старый скряга», а «человек, благодаря которому я смогла жить дальше».
— Я не могу принять…
— Сейчас не про принятие, — перебил он. — Сейчас про фиксацию моей воли. А вот потом… сможете отказаться, если захотите.
Марина чувствовала, как внутри всё поднимается протестом. Но спорить дальше было бессмысленно. Она допечатала пункт, добавила согласно его словам ещё пару фраз о том, что никаких долгов перед третьими лицами он не имеет, и сохранённый документ распечатала на принтере в кабинете.
Он поставил дрожащей рукой подпись.
— Завтра несём это к нотариусу, — сказал он. — А сейчас…
Он устало откинулся на подушки.
— Сейчас, Марина, сделайте ещё одну вещь. Совсем простую.
— Какую?
— Выкиньте из мусорного ведра те таблетки, что подсыпала в них моя племянница.
Марина похолодела.
— Что?
Этап IV. Таблетки в мусорном ведре
— Ваша племянница? — переспросила Марина, чувствуя, как волосы на затылке встают дыбом.
— А вы думали, это я такой рассеянный? — усмехнулся старик. — Я кое-что ещё вижу.
Он кивнул на тумбочку.
— Днём Лариса приходила. Видели?
Да, конечно. Высокая блондинка лет сорока пяти, с дорогой сумкой и прижатой к телефону головой. Потом, уходя, обворожительно улыбнулась Марине: «У дядюшки своё лекарство по расписанию, вы, главное, не перепутайте».
— Она всякий раз приносит «новые таблетки от давления». И настойчиво просит, чтобы на ночь я выпивал ровно две.
Он криво улыбнулся.
— Одну я растворяю в раковине, вторую незаметно бросаю в мусор. Две недели — и жив до сих пор. Странно, да?
Марина стремительно подскочила к ведру. В углу пакета белели крошечные таблетки в сменной упаковке, без названия.
— Я думала, это мусор от аптечки… — прошептала она.
— Лариса на вас рассчитывала, — спокойно сказал он. — Удобнее всего, когда сиделка по ошибке передозировку дала. Как там модно говорить? «Человеческий фактор».
В горле у Марины пересохло.
— Почему вы не скажете в полицию?
— Потому что мне не верят, — пожал плечами Павел Ильич. — Старый, больной, мнительный. А доказательств нет.
Он посмотрел на распечатанные листы завещания.
— Завтра, когда мы пойдём к нотариусу, я приложу к заявлению эти таблетки. Но для этого мне надо дожить до завтра.
Он поднял на неё взгляд:
— Марина, вот что я прошу сделать ночью: проследите, чтобы никто ко мне не заходил. Ни родственники, ни домработница. Только вы.
Марина невольно сглотнула.
— А если они будут настаивать?
— Тогда вызывайте полицию, — сухо ответил он. — Скажите, что вы — единственный свидeтель нового завещания, и вам угрожают. Возможно, мне не поверят, но молодой женщине поверят охотнее.
Она кивнула.
Вот оно, то самое «ЭТО», что он просил её сделать ночью: не мерзкую фантазию, а самую обычную охрану — человеческую и юридическую.
Этап V. Ночь без сна
Марина почти не спала.
Сидела на стуле в коридоре, прямо напротив двери в комнату Павла Ильича, читала книгу на телефоне и вслушивалась в каждый шорох.
Около двух ночи внизу скрипнула входная дверь.
Марина напряглась. К ней по лестнице поднималась домработница Галина — женщина лет пятидесяти, тихая, незаметная.
— Ой, вы чего тут? — удивилась она. — Неужто Павлу Ильичу плохо?
— Всё нормально, — ответила Марина. — Просто не спит, просил посидеть рядом.
— Ну-ну, — Галина прошмыгнула мимо в сторону своей комнаты. В её взгляде промелькнула тень беспокойства — или показалось.
К четырём ночи глаза слепались, но Марина держалась.
В пять она услышала тихий шорох у двери.
— Кто там? — спросила она, поднимаясь.
— Это Лариса, — послышался сладкий голос племянницы. — Я к дядюшке, проверить давление.
— Он спит, — твердо сказала Марина. — И просил не беспокоить.
— Девушка, вы мне не указывайте, — голос стал холоднее. — Я здесь с детства, а вы — один день.
Марина глубоко вдохнула.
— Павел Ильич категорически запретил кому-либо входить. Если вы попытаетесь зайти, я буду вынуждена вызвать полицию.
За дверью повисла тишина.
— Полицию? — Лариса рассмеялась. — Ты серьёзно?
— Абсолютно. Я — официальный сотрудник, у меня договор и трудовая книжка. И я — свидетель составления нового завещания.
Она специально произнесла последние слова громче.
В коридоре что-то дрогнуло.
— Какого ещё завещания? — ледяным тоном спросила Лариса.
— Это вопрос к Павлу Ильичу и нотариусу, — отрезала Марина. — А сейчас, пожалуйста, вернитесь в свою комнату.
Секунду было тихо, потом послышался звук удаляющихся каблуков.
Марина опустилась обратно на стул, чувствуя, как дрожат колени.
Ночь показалась ей бесконечной.
Этап VI. Нотариус, таблетки и семейный скандал
Утром, когда в дом вошёл нотариус — солидный мужчина с портфелем — Лариса уже сидела в гостиной, как на иголках.
Другие родственники тоже подтянулись. Наверное, известие о том, что «старик ночью снова врачей вызывал», разлетелось как по команде.
— Мы с дядей Пашей решили уточнить кое-какие формальности, — сладко объяснила Лариса, хотя никто её об этом не спрашивал.
Марина держалась чуть в стороне, рядом с ней стояла Галина-домработница, бледная как стена.
— Я не хотела верить, — шепнула она Марине. — Но, кажется, вы правы насчёт Ларисы.
— Почему?
— Я нашла у неё на столике пустой блистер… — Галина показала в ладони идентичную упаковку тех таблеток. — Я сама такие в аптеке никогда не покупала.
Марина сжала кулаки.
В комнату Павла Ильича нотариус вошёл один, через несколько минут позвал Марию:
— Вы — Марина Сергеевна?
— Да.
— Пройдите, пожалуйста, нам нужно ваше присутствие.
Внутри старик уже сидел в кресле, одетый в домашний халат, но удивительно собранный. На тумбочке рядом лежала распечатка ночного завещания и тот самый пакет из мусорного ведра с таблетками.
— Марина Сергеевна, — сказал нотариус, — Павел Ильич сообщил мне о попытках давления на него со стороны родственников. Я обязан зафиксировать его волю в максимально независимых условиях. Вы будете свидетелем.
Процедура заняла почти час: чтение текста, уточнение деталей, новые подписи. Павел Ильич официально завещал большую часть состояния фонду, дом — под хоспис, часть — Марине и ещё нескольким людям.
— А теперь, — хрипло произнёс он, — пригласите, пожалуйста, мою любезную племянницу.
Сцена, разыгравшаяся в спальне, напоминала плохой сериал.
— Как ты мог?! — завизжала Лариса, увидев последние пункты. — За что этой девке такие деньги?
— За то, что она не пыталась меня убить, — спокойно ответил он и кивнул на пакет с таблетками. — В отличие от некоторых.
Лицо Ларисы побледнело.
— Что за бред!
— Таблетки уже везут на экспертизу, — вмешался нотариус. — Полиция вызвана.
Лариса бросила на Марину взгляд, полный ненависти:
— Это ты! Ты ему в голову наплела!
— Нет, Лариса, — устало сказал Павел Ильич. — В голову мне наплела жизнь. Ты просто показала своё лицо.
Несколько дней после того стали похожи на бурю: разборки, визиты следователя, обследование таблеток, в которых нашли сильнодействующее снотворное в опасной дозировке.
Ларису задержали. Остальные родственники на время исчезли — будто их ветром сдуло.
А в доме наступила… тишина.
Этап VII. Человеческая доброта
Когда всё немного успокоилось, Марина как-то вечером снова читала Павлу Ильичу газету.
— Ну что, Марина Сергеевна, — усмехнулся он, — такая у вас работа: приходите на зарплату, уходите с наследством.
— Не говорите так, — вздохнула она. — Я до сих пор не знаю, как к этому относиться.
— Относитесь как к инструменту, — серьёзно сказал он. — Деньги — это просто возможности. Что вы с ними сделаете — это уже ваша картина мира.
— Я… у меня есть сын, — нерешительно начала она. — Мы снимаем комнату, я мечтала хотя бы накопить на первый взнос…
— Вот и накопите, — кивнул он. — На одну мечту больше, на одну необходимость меньше. Только обещайте одно.
— Что?
— Что не превратитесь в тех, кто сидит и считает, когда умерет кто-нибудь ещё, чтобы переписать на себя побольше.
Марина улыбнулась:
— Обещаю.
Он помолчал и добавил:
— И ещё. Не бросайте меня. Хоть какое-то время.
— Я же всё равно ваша сиделка, — удивилась она.
— Я знаю, — кивнул он. — Но сейчас вы для меня уже не только сиделка. А вот от людей, которые рядом не за деньги, у меня давно никого не было.
Марина вспомнила его первые слова: «У меня давно этого не было».
Речь действительно шла не о лекарствах и не о завещании.
Речь шла о ком-то рядом.
Эпилог
Павел Ильич прожил ещё два года.
За это время Марина успела привыкнуть к его привычкам, он — к её смеху и домашним пирогам. Они спорили о политике, смотрели старые фильмы, ругались из-за того, что он тайком ел сладкое.
Иногда заходили благотворители из фонда, которым он завещал миллионы. Он встречал их не как «бедных просителей», а как партнёров:
— Запомните, — говорил он, — я вам не милостыню даю, а инструмент. Деньги нужны не для галочек в отчётах, а для того, чтобы у детей, которым больно, было меньше боли.
В день, когда его не стало, дом был полон людей — врачей, соседей, сотрудников хосписа, уже начавшего работать в одном из крыльев особняка.
Родственников почти не было.
Марина, держа его за руку, услышала последние слова:
— Спасибо, что сделали… это.
— Что именно? — шепнула она, глотая слёзы.
— Не испугались быть человеком, — ответил он и тихо выдохнул.
После похорон к Марине пришёл нотариус с уже знакомой папкой.
Она официально стала совладелицей компании и получила солидную сумму — меньше той, о которой шептались родственники, но больше, чем могла представить женщина, привыкшая считать каждую копейку.
Часть денег она вложила в маленькую квартиру для себя и сына. Другая часть — по её просьбе — тоже ушла в фонд Павла Ильича.
Каждый год, в день его рождения, она приезжала в тот самый дом, который теперь стал хосписом.
В палате, где когда-то стояла его кровать, лежали уже другие старики. Марина садилась рядом, брала кого-то за руку и просто сидела.
— У меня давно этого не было, — иногда шептал кто-нибудь из них, глядя в окно.
И Марина каждый раз отчётливо понимала, что теперь точно знает, что такое «это»:
не деньги, не завещания, не аферы, а простая человеческая доброта, от которой старый миллионер, как и любой другой человек, был зависим сильнее, чем от всех своих миллионов.
