Этап 1. Та самая поездка
…Я достала это — и остолбенела.
У меня в ладони лежала сложенная вчетверо купюра в пять тысяч и маленький листок, вырванный из тетрадки.
«На пелёнки. Береги себя и малыша.
Не стой больше. Бабка Нина.»
Первая мысль была совсем не благодарная: «Это ещё что? Решила, что я нищая и выпрашиваю? Или под камеры снимают — проверка на честность?»
Я почувствовала, как вспыхнули щёки. В груди поднялась странная смесь обиды и растерянности.
Женщина уже выходила. Я увидела её сзади — маленькая, сутулая, в тёмном пальто не по сезону. Хотела крикнуть: «Подождите!», — но автобус уже тронулся, двери захлопнулись, и фигура бабушки растворилась в людском потоке.
— Наглость какая… — пробормотала я себе под нос, сжимая купюру. — Денег сунуть, как нуждающейся.
Рядом женщина в наушниках подняла взгляд, усмехнулась и снова уткнулась в телефон.
Я спрятала деньги и записку обратно в карман. Сердце стучало где-то в горле, малыш толкнулся изнутри, будто спрашивая: «Мам, а что происходит?»
Этап 2. Обида и разговор дома
Дома я с порога вывалила всё мужу.
— Представляешь, — я бросила купюру на стол. — Еду я, значит, как слон на седьмом месяце, уступаю место, а мне — вот!
Игорь поднял брови, взял записку, прочитал вслух и фыркнул:
— Слушай, ну это же мило.
— Мило?! — я чуть не подпрыгнула. — Меня, между прочим, вообще-то унизили! Как будто я на квартирку собираю. Или они там решили, что раз беременная, значит, денег нет ни на что.
— Ну подумаешь, — пожал плечами он. — Бабушка увидела беременную девчонку, совесть проснулась, решила помочь. У стариков своя логика. Ты же сама всем место уступаешь, даже в твоём положении.
— Я уступаю, потому что так правильно, — упрямо сказала я. — Но я ж не лезу к людям в карманы.
Игорь улыбнулся, подойдя ближе:
— Но деньги-то настоящие. Может, просто примем подарок и забудем?
— Не могу, — призналась я после паузы. — Чувствую себя так, как будто обманула старушку. Она же думала, что я бедная и беременная, а я… ну, беременная, да, но не бедная.
Мы жили скромно, но нам хватало. И от того, что какие-то незнакомцы вдруг решили за меня, нуждаюсь я или нет, внутри всё переворачивалось.
— Ладно, — сказал Игорь, видя, как я переживаю. — Если тебя так гложет, попробуй её найти. Ты же по маршруту примерно помнишь остановку?
Идея показалась безумной. Но ночь я провела, ворочаясь и думая о старушке Нине: кто она, отчего решила отдать такую сумму первой встречной. А главное — смогу ли я спокойно пользоваться этими деньгами, не взглянув ей в глаза?
Ответ был очевиден: нет.
Этап 3. Поиски «бабки Нины»
На следующий день я снова поехала тем же маршрутом. Автобус, те же ухабы, те же лица. Только я теперь смотрела на всех старушек с особым вниманием.
Её не было.
Я повторила попытку на следующий день. И ещё на один.
На четвёртый день водитель автобуса, уже явно запомнивший меня, сам решил вмешаться:
— Девушка, вы чего всё туда-сюда ездите? — спросил он, когда я зашла и пробила очередной билет.
Я, смущаясь, рассказала, кого ищу. Мужчина усмехнулся:
— А, это, наверное, Нина Владимировна. Она тут по району легенда. Всё кому-то помогает. Живёт на «Речном», через два квартала от конечной. Дом 17, кажется, второй подъезд. Попробуйте там поспрашивать.
Сердце почему-то радостно подпрыгнуло. Оказывается, найти её не так уж сложно.
На «Речном» я вышла почти бегом, насколько это возможно с таким животом. Пахло липой и жареной картошкой из придорожного киоска. Дом 17 нашёлся быстро — старый пятиэтажный «хрущёвский» дом, облупившаяся штукатурка, подъезд, обклеенный объявлениями.
Внутри у кнопок домофона кто-то от руки подписал фамилии жильцов. «Н. В. Соколова» значилась у квартиры № 34.
Я вдохнула и нажала кнопку.
Долгая пауза. Потом женщина усталая, но твёрдая:
— Кто?
— Э-э… Нина Владимировна? Здравствуйте. Тут… беременная девочка из автобуса… вы мне деньги дали… Я бы хотела поговорить.
Опять пауза, на этот раз какая-то растерянная.
— Поднимайся. Четвёртый этаж.
Этап 4. Чужая жизнь за дверью
Дверь открыла всё та же женщина. Теперь, в обычной обстановке, она казалась ещё меньшей и худой. В глазах — настороженность, но не враждебность.
— Заходи, — коротко сказала она и отошла в сторону.
Квартира была чистой, но бедноватой. На стене — старые ковры, на полке — иконы, в углу — ветхий диван, покрытый выцветшим пледом. Запах лекарств и свежезаваренного чая.
Я чувствовала себя неловко, словно ворвалась в чей-то очень личный мир.
— Садись, — Нина Владимировна указала на табурет у стола. — Чай будешь?
— Нет, спасибо, — я сжала в руках конверт, куда спрятала купюру и записку. — Я… хотела вернуть. Вы, наверное, ошиблись. Я не нуждаюсь в деньгах. У меня есть муж, работа…
— Работа у тебя сейчас одна, — перебила она, с интересом разглядывая мой живот. — Ребёнка носишь.
— Да, но… — я протянула ей конверт. — Возьмите, пожалуйста. Мне неловко.
Она не взяла.
— Это тебе, — твёрдо сказала она. — Я не ошиблась.
— Но почему? — вырвалось у меня. — Вы же меня совсем не знаете! Я не просила, не подходила…
Старушка усмехнулась уголком губ.
— А должна была подойти с протянутой рукой, да? Тогда бы совесть не мучила? — Она кивнула на конверт. — Вот это называется «наглость» — лезть в карман к старому человеку и требовать, чтобы он свои подарки обратно забирал.
Я почувствовала, как краснею.
— Я не требую… просто я… — слова путались. — Мне казалось, вы решили, что мне нечего есть. А я… мы не богаты, но у нас всё есть.
Нина Владимировна вздохнула и, наконец, опустилась на стул напротив.
— Девка ты ещё, — сказала она неожиданно мягко. — Всё тебе кажется, что тебя обидеть хотят. Я, знаешь, сколько таких «обид» за свою жизнь насмотрелась.
Она встала, достала с полки старый потертый фотоальбом и раскрыла на середине. На пожелтевшей фотографии — молодая женщина с двумя детьми, мальчиком и девочкой. Все трое улыбались.
— Это мой сын и дочка, — сказала она. — Сыну на снимке десять, дочке пять. Через три года сын ушёл на войну. «Горячая точка», слышала, наверное. Не вернулся. Дочка через год родила девочку — и умерла в роддоме.
Голос её был удивительно ровным, будто она сто раз рассказывала эту историю и каждый раз научалась сдерживать слёзы.
— Внучка? — осторожно спросила я.
— Внучку опека забрала, — отрезала она. — Сказали, я старая, здоровья мало, не потяну. Отдали в приёмную семью куда-то под Воронеж. Я тогда чуть не с ума сошла. Писала, просила… А потом узнала, что девочка умерла в девять лет от болезни сердца.
Она закрыла альбом, проведя рукой по обложке.
— Денег у меня никогда особо не было. Но я всю пенсию делю на две части: на покушать и на «моих ненарождённых» — так сама для себя называю. Всегда, когда вижу беременных девчонок в метро, в автобусе, — мне сердце сжимается. Всё время кажется, что это моя Олька могла бы быть, или внучка. Вот и даю кому-то из них деньги. Мало, много — сколько могу. Это моя личная… терапия, что ли. Хоть кому-то пригодится.
Я сидела, не зная, что сказать. Все мои обиды сдуло, словно их и не было.
— Я не подумала… — прошептала я. — Мне показалось, вы решили, что я нищая.
— А по-твоему, за бедных не переживать? — Нина Владимировна усмехнулась. — Да и какая разница, бедная ты или богатая. Ребёнку всё равно пригодятся лишние пелёнки. А мне — легче. Я своё делаю.
Она вдруг наклонилась ко мне, посмотрела прямо в глаза:
— Ты не думай только, что я тебе милостыню давала. Это я себя выкупаю. Перед теми, кому не смогла помочь. На внучку я копила двадцать лет — всё, что могла отложить. Потом узнала, что её нет… Вот и раздариваю потихоньку.
Я снова попыталась протянуть ей конверт:
— Но эта сумма…
— Это ещё не весь «фонд внучки», — перебила она. — И спорить со старой бабкой бессмысленно. Считай, что это тебе от тех, кого уже нет. Чтобы ты своего сохранила.
Эти слова прошли прямо в сердце. Я почувствовала, как глаза наполняются слезами.
— Спасибо, — выдохнула я. — И… простите, что подумала о вас плохо.
— Прощаю, — кивнула она. — Только условие одно у меня будет.
— Какое?
— Приедешь ко мне, когда родишь. С ребёнком. Хочу живого младенца на руках подержать. А то у меня пока только фотографии да воспоминания.
Я рассмеялась сквозь слёзы:
— Обязательно приеду.
Этап 5. Новая «бабушка»
Месяцы до родов пролетели в заботах. Я лежала на сохранении, собирала сумку в роддом, ругалась с Игорем из-за мелочей. Денежку от Нины Владимировны я всё-таки положила в отдельный конверт — на «непредвиденные расходы» для малыша. Купили на них хороший ортопедический матрасик и электронный молокоотсос — в больнице сказали, что пригодится.
Иногда я вспоминала старушку и её историю. В глубине души продолжала считать её поступок немного… наглым, что ли. Но эта «наглость» теперь казалась мне светлой. Наглость помочь, даже когда никто не просит.
Когда я родила сына, первой, кому захотелось позвонить, помимо родителей и мужа, была почему-то она.
— Нина Владимировна, здравствуйте, это Оля из автобуса… — голос дрожал, я ещё лежала в палате, рядом сопел крошечный комочек счастья. — У нас сын. Семьсот сорок минут мы с ним воевали, но всё хорошо.
— Сын? — рассмеялась она в трубку. — Ну, наконец-то и у меня мальчишка есть, хоть и неродной. Привози, как выпишут.
Через неделю мы стояли у её двери втроём: я, Игорь с переноской и маленький Артёмка, сопящий под шапкой. Я переживала, что муж будет ревновать к чужой бабушке, но он отнёсся к затее с любопытством.
Нина Владимировна расплакалась, увидев малыша. Дрожащими руками приняла его из моих рук, прижала к груди:
— Ну вот, хоть кого-то успела… — прошептала она.
С той встречи она стала частью нашей семьи. Звонила, интересовалась здоровьем ребёнка, ругала меня, если я слишком переживала из-за каждой царапины.
— Упадёт — поднимешь, — говорила она. — Ты не стеклянная, он тоже.
Мы навещали её минимум раз в неделю. Она дарила Артёмке какие-то мелочи — вязаные носочки, старые деревянные кубики, оставшиеся ещё от её детей. Взамен получала главное — возможность быть «бабушкой». Пускай не по документам, а по духу.
Игорь сначала относился настороженно, но быстро привык. Иногда даже заглядывал к ней один, чтобы починить кран или розетку. Они могли часами спорить о политике на кухне, пока я гуляла с коляской во дворе.
Эпилог. Письмо из прошлого
Прошло пять лет. Артёмка подрос, пошёл в садик, научился задавать миллион «почему». Нина Владимировна всё так же жила на «Речном», хотя здоровье её заметно ослабло.
Однажды зимой нам позвонила соседка:
— Нины Владимировны не стало… Сердце. Она просила передать вам ключи, они у меня.
Я долго сидела на кухне, обнимая сына, который ещё до конца не понимал, что значит «умерла». В груди было пусто, как в том автобусе, только теперь пустота не от обиды, а от утраты.
В её квартире всё осталось так же: тот же ковёр, те же иконы. На столе — аккуратно сложенная записка с моим именем. Рядом — новый конверт.
«**Оля,
если ты читаешь это, значит, я ушла туда, где мои дети и внучка. Не плачь. Я прожила жизнь, как смогла.
Спасибо, что позволила мне побыть бабушкой. Ты даже не знаешь, насколько это для меня важно.
В этом конверте остатки моих «внучкиных» денег. Потрать их на Артёмку — на что угодно: книжки, лечение, образование. Я буду спокойнее, если знать, что хоть один ребёнок на свете растёт немного легче, чем мог бы.
И не уступай место только потому, что беременная. Ты имеешь право сидеть. Но если захочешь встать — вставай, мир от этого не рухнет.
Твоя бабка Нина.**»
В конверте было не так уж много — она не врала, богатств за ней не водилось. Но дело было не в сумме. Эти деньги были как печать её доверия, продолжение той купюры из автобуса.
Я вышла из подъезда, держась за руку сына. Снег тихо падал на старый двор, на детскую площадку, на дорогу, по которой Нина Владимировна когда-то ходила на остановку.
— Мам, а бабушка Нина теперь на небе? — спросил Артёмка.
— Да, — кивнула я. — И, наверное, опять ищет там беременных девочек, чтобы им помочь.
Он задумчиво посмотрел вверх, потом крепко сжал мою руку:
— Когда я вырасту, я тоже буду давать деньги тем, кому тяжело. Как она. Можно?
— Можно, — улыбнулась я. — Только помни: главное не деньги, а то, что ты видишь чужую усталость и не проходишь мимо.
Иногда, когда я еду в автобусе и вижу беременную девушку, стоящую у дверей, во мне что-то отзывается. Рука сама тянется к кошельку. Я вспоминаю Нину Владимировну, её «наглость» положить мне деньги в карман, и понимаю: это была самая добрая наглость в моей жизни.
И, уступая место или протягивая сложенную купюру, я каждый раз тихо говорю про себя:
— Это от бабки Нины. Береги себя и малыша.
