Этап 1. Точка кипения в дверях
Софья Романовна стояла на пороге, вцепившись пальцами в сумку так, будто держалась за спасательный круг, хотя тонула сейчас явно не она.
— Ты… племянница сатаны, вот кто ты, — шипела она, переводя дыхание. — Мы к вам как к родным, а ты нас… бомжами называешь!
— Я вас так не называла, — спокойно ответила Люба, хотя внутри всё кипело. — Я сказала, что вы ведёте себя так, как будто мой дом — благотворительная столовая. Пришли–поели–ушли. Пять дней подряд.
— Мы к внукам! — вмешался Фёдор Петрович, поднимая брови. — Не для еды ходим, а к детям!
— Правда? — Люба прислонилась плечом к косяку. — Тогда почему каждый раз, как вы приходите «к внукам», я два часа стою у плиты, ещё час мою посуду, а вы обижаетесь, если вдруг нет горячего и трёх видов салата?
Софья Романовна трагически закатила глаза:
— Ой, Федя, я сейчас упаду… Сердце… Сердце не выдержит такую неблагодарность…
— Софья Романовна, — перебила её Люба, — давайте без театра. У меня, между прочим, двое детей. Если кому и плохо, так это мне: я уже не понимаю, когда вообще живу своей жизнью.
Она развернулась и прошла вглубь квартиры.
— Проходите, раз уж пришли, — бросила через плечо. — Только сразу говорю: обеда на двадцать персон сегодня не будет.
Свёкры переглянулись. Они всё-таки вошли — привычка сильнее оскорблённой гордости.
С комнаты выглянула старшая, Лиза, с книжкой в руках:
— Бабушка приехала?
— Приехала, — вздохнула Люба. — И дедушка тоже.
Лиза радостно подбежала к Софье Романовне, та тут же расплылась в мягкой улыбке, уже совсем не напоминавшей только что перекошенное от обиды лицо.
— Ой, внученька моя! Ну вот видишь, — повернулась она к Любе, — если бы мы не пришли, ребёнок бы страдал!
«Ребёнок прекрасно бы прожил один выходной без котлетного марафона», — подумала Люба, но промолчала. Пока.
Этап 2. Как «добрая невестка» превращалась в кухонного раба
Когда-то всё начиналось невинно. Первые годы брака Люба сама звала свёкров в гости.
Лиза только родилась, Герман часто задерживался на работе, и молодой маме казалось: здорово, что есть бабушка с дедушкой, которые помогут, поддержат, принесут супчик.
Софья Романовна в те времена приходила с пирогами, охала над коляской, гладила невестку по спине:
— Ты только ребёнком занимайся, остальное я сделаю. Ты мне как дочка.
«Как дочка». Тогда эти слова грели. Люба и правда старалась: варила бульоны, выпекала запеканки, готовила аккуратный стол «для своих». Герман улыбался:
— Ты у меня золото, маме так повезло с невесткой.
Потом всё понемногу сместилось. «Ты так хорошо готовишь, Любань, у нас дома уже и есть не хочется», — смеялась свекровь. Начали «заскакивать» по вечерам — «на минутку, чаю попить». Минутка превращалась в три часа, чай — в плотный ужин.
Когда Люба вышла на подработку — сметы для частной фирмы делала по вечерам, — казалось, свёкры поймут. Но «понимание» выглядело странно:
— Так ты же всё равно дома сидишь, — недоумевала Софья. — Ну, бумажки какие-то пишешь и пишешь. Это же не работа, а так, баловство. Настоящая работа — по дому.
Однажды Люба пришла домой с температурой. Дети приболевшие, кашляют, сама еле стоит. Хотела отпаивать их чаем, уложить всех спать и завалиться рядом.
Но в семь вечера, как по расписанию, в дверь позвонили.
— Ой, а мы тут сырочки привезли, — весело заявила свекровь. — И колбаску. Поджарь картошечки — и устроим себе вечер.
Люба в тот день промолчала. Вышла на кухню, упёрлась руками в стол, сделала ужин. Лоб горел, руки дрожали, но Герман шепнул:
— Ну чего ты, маме же неудобно будет, если мы скажем, что ты заболела, она обидится…
Тогда Люба решила: потерплю. Люди же разные, у всех свои странности.
Терпеть она будет ещё ровно год.
Этап 3. Деньги, которые «не считаются»
История с деньгами стала стараться забываться, как зубная боль, но возвращалась в каждом споре.
Летом, когда дети радостно примеряли на себя плавки и купальники, Люба уже представляла, как они поедут на море — впервые. Три года она откладывала на эту поездку: отказ от лишних кофточек, подработки по ночам. Герман про отпуск говорил расплывчато:
— Ну, посмотрим по ситуации. Я, может, не смогу — такие сроки…
А потом он пришёл домой с виноватой улыбкой и конвертом.
— Любань, тут такое дело… Родители нашли квартиру, знаешь, ту, что поближе к нам. Им не хватает. Я им отдал наши накопления, ничего страшного, мы ещё заработаем.
У Любы в тот момент в голове всё звенело.
— Наши… это какие? На отпуск?
— Да что ты к этому отпуску прицепилась? Люди жильё покупают! Чтобы к внукам ближе быть! Ты же сама хотела, чтобы они помогали чаще.
— Я хотела, чтобы помогали, а не чтобы мы по их прихоти жили! — сорвалась тогда Люба. — Ты хоть детей спросил? Они уже чемоданы собрали!
— Детям всё равно, где отдыхать. Им и на даче хорошо…
Отдых, разумеется, отменили. Зато началась эпопея с «новой квартирой родителей», которая почему-то никак не делала их самостоятельнее. Напротив: чем ближе переехали, тем чаще стали ходить. И тем смелее «занимать» ещё.
Газ, свет, мебель, ремонт – всё требовало денег. Герман каждый раз говорил любимую фразу:
— Ну они же нам потом всё вернут.
Люба перестала верить в «потом».
Этап 4. Воскресенье, которое всё перевернуло
Сейчас, в это воскресенье, она уже была не той мягкой Любой, которая глотала и молчала.
Софья Романовна устроилась на диване, сразу потянула к себе младшую, Артёма, принялась расспрашивать, что задали на завтра. Фёдор Петрович, не снимая куртки, уже заглядывал в холодильник.
— О, котлетки, — радостно сообщил. — А супчик есть? Похлёбки какой?
Люба, стоя у дверного проёма, смотрела на эту картину, и в груди поднималась волна — не злости уже, а какой-то усталой, вязкой безнадёжности.
— Есть супчик, — сказала она ровно. — На четыре тарелки. Нас четырёх человек. Вас я не рассчитывала.
Свёкор застыл, держа дверцу холодильника.
— Это как это — не рассчитывала? — удивился он. — А мы, значит, кто такие?
— Вы — взрослые, самостоятельные люди, — ответила Люба. — Которые живут в своей квартире. Со своей кухней.
Софья Романовна резко повернула голову:
— Люба, ты сейчас что намекаешь?
— Ничего не намекаю, я говорю прямо, — Люба впервые села напротив, не побежала резать хлеб и ставить тарелки. — Я больше не готова каждый день принимать вас как в столовой. Приходите раз в неделю, заранее договариваясь. Если хотите праздник — приносите продукты и помогайте. На сегодня — ужина «на всех» не будет.
— Ой, мне действительно плохо! — вскинула руки свекровь. — Федя, вызывай скорую! Невестка объявила нам бойкот! Да у меня давление сейчас до небес…
Люба не шелохнулась.
— Если действительно плохо — вызову, — спокойно сказала она. — Но манипулировать мной приступом больше не получится. У меня двое детей. Я не обязана ещё и вас лечить от обид.
Лиза стояла в дверях своей комнаты, испуганно глядя на взрослых.
— Мам, — шепнула она, — вы ругаетесь?
— Нет, Лизонька, — Люба повернулась к дочери и неожиданно мягко улыбнулась. — Мы учимся говорить правду. И ставить границы.
Она повернулась к свекрови:
— Вы можете обижаться, кричать, называть меня кем угодно. Но я устала. Вы считаете, что у вас плечи стальные, вы всё выдержите. Прекрасно. А у меня плечи не стальные! Я больше не собираюсь тащить на себе тебя и твоих родителей! — последние слова она уже бросила в адрес Германа, который как раз вошёл, услышав повышенные тона.
Он застыл на пороге, словно случайный прохожий в чужой драке:
— Чего вы опять начинаете?..
Этап 5. Муж между мамой и женой
— Герман, — Люба повернулась к нему, — мы не «опять начинаем». Мы продолжаем разговор, который ты оборвал в тот день, когда отдал наши деньги на море твоим родителям. Помнишь?
— Да сколько можно вспоминать этот отпуск… — застонал он.
— Столько, сколько нужно, чтобы ты понял простую вещь, — голос Любы стал твёрдым. — У нас есть своя семья. Это не только родители, это — я и дети. И сейчас мы стоим на пороге того, что мама с папой окончательно переедут к нам в тарелки, в кошелёк и в график.
— Ты что, против моих родителей? — Герман сразу перешёл в оборону. — Они что, враги тебе?
— Они не враги, — устало сказала Люба. — Но они взрослые люди, которые могут готовить себе сами и не падать в обморок, если у невестки нет второго горячего.
Софья Романовна вспыхнула:
— Мы что, просим что-то особенное? Мы к внукам! А она нас на улицу гонит!
— Мама, да хватит, — Герман попытался улыбнуться, примирительно подняв руки. — Люба, ну ты тоже перегибаешь. Люди пришли в гости, а ты им — «нет супа, нет обеда»…
— Герман, — Люба посмотрела на него так, что он впервые за долгое время отвёл глаза, — ты в курсе, что за эту неделю я дома была только в двух состояниях: у плиты и с тряпкой в руках?
— Ну ты же дома сидишь, — пробормотал он. — Я на работе весь день.
— Я тоже работаю, — напомнила она. — Делаю отчёты, пишу сметы, за которые нам платят. Ты эти деньги видишь в каждом платеже по кредиту. Или думаешь, они с неба падают?
Он ничего не ответил.
— Так вот, — продолжила Люба, — с сегодняшнего дня я не готовлю на шесть человек каждый вечер. И не открываю дверь без предупреждения. Хотите приходить — звоните заранее. Продукты приносите свои. И, Герман… — она замялась на секунду, но всё же договорила: — Мы начинаем откладывать на отпуск. По-настоящему. Без «я отдал родителям, потом вернут».
Фёдор Петрович усмехнулся:
— Да ладно, Любань, какие обиды. Мы же свои. Деньги — дело наживное.
— Вот именно, — кивнула Люба. — И наживать их будете сами. Не моими переработками.
Герман побагровел:
— Ты сейчас что, предлагаешь мне отказаться от родителей?!
— Я предлагаю тебе наконец-то стать мужем, а не вечным сыном, — спокойно ответила она. — У родителей своя жизнь. У нас — своя. Пока ты стоишь на двух стульях, страдаем мы с детьми.
Повисла тяжёлая пауза. Софья Романовна шумно всхлипывала, Лиза смотрела на родителей с круглыми глазами. Артём прижался к Любе.
— Мам, — тихо сказал он, — мы сегодня точно пойдём в парк? Как ты обещала?
Люба опустила руку ему на голову:
— Пойдём. Обязательно.
Она снова посмотрела на Германа:
— Или мы идём сейчас с детьми, а ты решаешь, с кем ты: с мамой и папой или со своей семьёй. И потом вечером спокойно говорим. Или… — она вздохнула, — я не знаю, как дальше жить.
— Ты меня шантажируешь? — растерянно спросил он.
— Я выбираю себя, — ответила Люба. — Наконец-то.
Она пошла в комнату одевать детей. Свёкры остались сидеть на диване, как два неподходящих к интерьеру предмета, которые внезапно перестали быть нужными.
— Герочка, — прошипела Софья, когда Люба скрылась, — ты только попробуй её послушать! Это же… это же конец всего! Она тебя против нас настраивает!
— Мам, — тихо сказал Герман, глядя в пол, — может, это вы нас против нормальной жизни настраиваете? Я когда домой прихожу, не понимаю, где жена, а где повар с обслуживающим персоналом.
Он сам удивился собственным словам. Софья Романовна поперхнулась
— То есть ты… ты на её стороне?!
— Я на стороне внуков, — вмешался вдруг Фёдор Петрович, неожиданно серьёзный. — Им действительно мать нужна, а не загнанная тётка с кастрюлей.
Софья повернулась к мужу:
— Вот и ты туда же…
Но он только пожал плечами.
Этап 6. Разговор без свидетелей
Люба одевала детей молча. Лиза что-то рассказывала про школу, Артём искал перчатку. Она кивала, поправляла шарфы, мысленно готовясь к следующему раунду.
Когда они вышли в коридор, свёкров в квартире уже не было. Только приоткрытая дверь шкафа и запах их дешёвой одеколон-парфюмерии напоминали, что сцена действительно произошла, а не приснилась.
Герман стоял у окна, курил — бросить так и не смог.
— Они ушли, — сказал он.
— Я вижу, — ответила Люба. — Мы с детьми в парк. Вернёмся к восьми.
— Люба… — он затушил сигарету в банке из-под йогурта, не глядя на неё. — Может, ты перегнула палку?
— Возможно, — кивнула она. — Но если бы я не перегнула сегодня, завтра бы меня уже не было видно из-под кастрюль. Ты знаешь, что мне врач прописал отдых? У меня давление скачет. И ты первый, кто должен был это заметить.
Он помрачнел:
— Я не знал…
— Не хотел знать, — поправила она. — Потому что так удобно: всё само, стол полный, дети ухоженные, мама сытая и довольная.
Она подошла ближе:
— Герман, я тебя люблю. И наших детей. И даже твоих родителей — по-человечески. Я не хочу ни с кем воевать. Я просто хочу жить, а не обслуживать всех круглосуточно.
— И что ты предлагаешь? — спросил он с усталостью.
— Первое: ваши визиты — по договорённости и не чаще раза в неделю. Второе: никаких «занять» из семейного бюджета без моего согласия. Третье: по дому мы делим обязанности. Я не одна тут живу. Ты либо принимаешь это, либо… — она вздохнула. — Либо мы не справимся.
Он долго молчал.
— А если мама обидится? — наконец выдал он.
Люба печально улыбнулась:
— Она обидится в любом случае. Даже если я завтра закроюсь на кухне и буду стоять там до пенсии. Просто в первом варианте у меня будет шанс дожить до старости, во втором — нет.
Она взяла детей за руки:
— Подумай. Мы вечером поговорим. Не с мамой, не при детях. Ты и я. Без «как-то потом».
И они ушли.
Эпилог. Один год спустя
Через год в это же воскресное утро никто не ломился к ним в дом с кастрюлями и «я знала, что у вас наготовлено».
Люба сидела на кухне с чашкой кофе и ноутбуком. Дети собирались на плавание, Герман копался в шкафу, ища спортивную сумку.
— Любань, — выглянул он, растрёпанный, в футболке, — я не могу найти вторые плавки Артёма. Ты не видела?
— В ящике под кроватью, — улыбнулась она. — Ты сам складывал.
— Точно… — он исчез, шаркая по комнате.
Всё изменилось не за один день.
Был ещё жёсткий разговор. Были слёзы Софьи Романовны, звонки с претензиями, попытки в очередной раз прийти «внезапно» — и в первый раз за десять лет Люба не открыла дверь.
Были Германовы метания: между «ты перегибаешь» и «я и правда вел себя как ребёнок». Он пару раз срывался, снова собирался «занять у родителей» или наоборот — у них. Люба напоминала о правилах. Иногда уходила ночевать к подруге, если чувствовала, что снова затягивает в болото.
Однажды, после очередной сцены с матерью, Герман пришёл домой хмурый, сел на кухне и сказал:
— Я сходил к психологу.
Люба чуть не поперхнулась чаем.
— К кому?!
— К психологу, — упрямо повторил он. — Там такие штуки рассказывают… В общем, я понял, что у меня реально что-то… не так. Я всю жизнь был «маминым мальчиком». И тебя, и детей ставил после. Прости.
Извинения были не волшебной пилюлей, но стали началом новой версии Германа.
Он начал брать подработки, сам водить детей на кружки, иногда готовить ужин — и да, первую яичницу сгорелую семья вспоминала потом как праздник.
Софья Романовна какое-то время устраивала спектакли: «Вы нас бросили, мы вам никто». Потом привыкла к новому графику. Раз в две недели они с Фёдором Петровичем приходили в гости — предупредив заранее и с полными пакетами продуктов.
— Я пирог привезла, — однажды сказала свекровь, ставя на стол аккуратную выпечку. — А ты только чай поставь. Ты же у нас теперь бизнес-вумен, не до кухни.
Люба тогда впервые за много лет услышала в её голосе не сарказм, а… уважение?
Деньги, отданные когда-то на квартиру родителей, они так и не вернули — и Люба в какой-то момент отпустила и эту тему. Зато семья съездила на море: скромно, в недорогой пансионат, но дети бегали по тёплому песку, а не по дачному огороду.
Где-то в середине этого пути Люба поймала себя на том, что перестала просыпаться с мыслью «что я должна сегодня сделать для всех». На первое место вышло другое: «как мы сегодня проживём этот день вместе».
— Люб, — втащил на кухню сумки Герман, — тут мама курицу запекла. Сказала, что на обед, если захотим. Она теперь всё время спрашивает, кстати, что можно, чего нельзя, — он усмехнулся. — Представляешь?
— Представляю, — кивнула Люба. — Потому что однажды мы показали, что у меня не стальные плечи.
Она посмотрела в окно. Двор был тот же — с облезлой горкой, знакомыми подъездами. Но жизнь внутри квартиры была другой.
Не идеальной. Не сказочной. Иногда они всё ещё спорили: о деньгах, о детских оценках, о том, кто моет ванну. Иногда свекровь срывалась на старые реплики, а Люба раздражалась.
Но главное изменилось: Люба больше не тащила на себе всех, молча стискивая зубы. Она говорила. Ставила границы. И оставляла силы на себя.
В дверь позвонили. На этот раз вежливо, один раз, коротко.
— Это бабушка, — высунулся Артём из комнаты. — Я в глазок посмотрел.
— Открываем? — спросил Герман.
Люба улыбнулась:
— Открываем. У нас же сегодня… семейный обед. Настоящий. Не общепит.
И пошла к двери уже без привычного комка в горле, а с лёгкостью человека, который наконец-то перестал быть только чьей-то невесткой и стал хозяйкой своей жизни.
